Маньчжурский кандидат - Страница 32

Джонни вполз в иглу на четвереньках и едва не потерял сознание от вони. Он привыкал к запаху этих женщин на арктическом ветру, снаружи от их снежных домов. Внутри было очень жарко: нагретые кирпичи, тепло тел, горящая ворвань, дымящийся сухой мох и лишайник. По периметру были расставлены кожаные ведра с прокисшей мочой. Джонни сказал, что его, наверно, привели в местный салон красоты. Другое его мимолетное впечатление сводилось к тому, что большая часть выловленной за время последнего сезона рыбы, по-видимому, сгнила, кроме того, вонь, едкая вонь исходила от закоптелых, немытых ног. Этим утром, когда от инфекции у него начался жар, бедняга все повторял: „Ох, боже мой, эти ноги!“

В иглу набилось человек четырнадцать, хотя у Джонни возникло чувство, что, может быть, они еще и сидят на каком-то количестве старух. Все сбросили с себя одежду. Их старообразный вид сразил Джонни, как удар каменного топора, и он осел на пол, хотя сознание не потерял. Он сказал, что ему тут же предложили трех разных людей, по всей видимости, женщин, которые, по первому впечатлению, ничего не имели против него. Хотя Джонни стало ясно, что к вони в этом крошечном помещении при всем желании привыкнуть невозможно, он сумел сконцентрироваться на мысли, что перед ним женщины, и выкинуть из головы все другие соображения. Речь ведь не шла о том, сказал он, чтобы трахаться с женщиной весь следующий год; тогда, несомненно, она должна была пахнуть, как цветок. Речь шла о том, чтобы трахнуть кого-то прямо здесь и сейчас, и он начал раздеваться. И он действительно разделся перед всеми этими людьми, время от времени останавливаясь лишь для того, чтобы ущипнуть или пощекотать близстоящую женщину, если, конечно, это была женщина. Как вдруг, совершенно ни с того, ни с сего, один из эскимосов закричал на него по-немецки.

Джонни сказал, что сам он не говорит по-немецки, но их речь понимает, потому что в его родном штате многие говорят на этом языке. Тут этот эскимос начал срывать с себя одежду с таким видом, с каким человек срывает куртку, когда собирается драться, все время вопя по-немецки и тыча пальцем в эскимосскую женщину, с которой Джонни заигрывал, в ответ на что та глупо захихикала. Как только этот человек снял свои меха, Джонни увидел, что под ними надета форма немецкого офицера. По словам Джонни, до сих пор он вообще не верил, что враги действительно существует, и потому был потрясен до глубины души. Эскимосы в иглу закричали на немца, то ли чтобы он заткнулся, то ли решив, что, накинувшись на Джонни, он бросает тень на их гостеприимство, а может, им просто нравилось смотреть, как трахаются.

Во всяком случае женщина протянула руку, крепко ухватила Джонни за член и не отпускала, потому что, по какой-то совершенно безумной причине, Джонни ей понравился. Звуки возбужденных голосов отскакивали от ледяных стен, собаки лаяли, дети плакали, немец все орал, а потом даже зарыдал, видимо, по причине разбитого сердца, и тут Джонни стало не по себе. До него дошло, что он заигрывал с девушкой этого парня прямо на глазах у него же, что, по-видимому, ужасно огорчило немца. И Джонни почувствовал, что это неправильно, даже несмотря на то, что перед ним враг.

Он не знал, что делать, поэтому ударил немца, а когда тот упал, то сбил еще четырех мелких эскимосов с ног и побросал на него. В процессе схватки перевернулись столы. Остальные эскимосы разозлились на Джонни, и трое из них набросились на него, вооружась чем-то, что, по словам Джонни, выглядело как „орудия эпохи каменного века“. Он замахал перед собой руками и отбросил нападавших в толпу; по его словам, все это происходило на крохотном пятачке. Все завывали, явно жаждая крови. Джонни подумал, что, в конце концов, пришел сюда не драться, а раз так, то нужно, черт возьми, уносить ноги. Он попытался пролезть сквозь туннель, за которым бушевала разыгравшаяся вовсю арктическая буря, начисто забыв о том, что эскимосская женщина все еще не отпустила его „фамильную драгоценность“, по-видимому, решив оставить ее себе.

По словам Джонни, он в жизни не испытывал подобных ощущений и в какой-то момент даже решил, что лишится того, ради чего только и стоит жить. Пытаясь воздействовать на женщину и физически, и психологически, он с силой ударил ее левой ногой в лицо. Зубы у эскимоски были, как у волчицы, и она впилась ими ему в ногу, вгрызаясь все глубже и глубже. Бедолага сказал, что если бы ее не ударил кто-то из орущих, напирающих сзади соотечественников, она, наверно, откусила бы ему всю ногу. По его словам, он так и не понял, как сумел вернуться, в такую-то погоду и с такой-то ногой.

Его увезли отсюда в Этах около часа назад. Надо полагать, на этом для старины Джонни война закончилась».

* * *

В августе 1944 года Джонни, прихрамывая, вернулся домой, чтобы принять участие в жаркой кампании, которую «друзья» (имеются в виду мать Реймонда и, в огромной степени, как в это ни трудно поверить в свете всего последующего, местные коммунисты) развивали с того дня, как он покончил с войной. Все, что от Джонни требовалось, — это носить форму, ходить на костылях с перевязанной ногой и выкрикивать содержащие совершенно нелепые преувеличения фразы, которые мать Реймонда записывала и каталогизировала годами, чтобы удовлетворить все мыслимые вкусы. Поскольку граждане штата просто умоляли Джонни уйти в отставку, 11 августа 1944 ему было позволено оставить службу в вооруженных силах.

Он был избран губернатором своего штата в 1944 году и переизбран в 1948. Когда начался второй срок его губернаторства, Джонни исполнился сорок один год, а матери Реймонда — тридцать восемь. Реймонду был двадцать один год, и он работал корреспондентом от своего округа в «Джорнал», закончив университет лучше всех в группе.